«Я не ощущаю себя писателем» : [О Михаиле Веллере, писателе, юность которого прошла в Могилеве] // Магілёўскія ведамасці. — 2020. — 7 лютага. — С. 22. Михаил Веллер — известный писатель, лауреат большого количества литературных премий, философ, теле- и радиоведущий. Жил в России, Эстонии, но мало кто знает, что несколько лет своей юности он провел в Могилеве.
Юность в Могилеве
— Я рос в офицерской семье (отец был военврач), а офицерская семья живет там, куда посылают офицеров. Родился на Украине, вырос на Дальнем Востоке и в Забайкалье, а когда начал ходить в 8-й класс, отца перевели в Беларусь, в Могилев, где я проучился с 8-го по 11-й класс в сш №3.
Мы жили по проспекту Мира в 25-м доме.
По окончании школы поехал поступать в Ленинград. Родители еще несколько лет жили в Могилеве, я к ним, конечно, пару раз в году приезжал. Осталось несколько друзей на всю жизнь и несколько одноклассников, с которыми мы до сих пор поддерживаем отношения. Да и вообще в этом возрасте обычно все хорошо, несмотря на возрастные трудности.
Примерно в 17 лет я решил, что буду заниматься писанием. На дворе стоял 1965 год, а страна называлась СССР. После окончания школы у меня было три варианта: армия, работа, институт. Если бы мы жили в какой-то Америке времен Джека Лондона, ни в какой университет я бы не поступал. Я бы немедленно поехал в ближайший порт, каковым являлся Ленинград, немедленно завербовался бы матросом второго класса на судно, которое идет как можно дальше, а через несколько лет было бы видно. Но я жил в СССР, поэтому выбирать нужно было между армией и институтом.
Университеты
— Поскольку я рос в гарнизонах, ничего интересного в армии для меня не было. Что это из себя представляет — я знал. Значит, нужно было куда-то поступать! Значит, надо идти на филфак — по крайней мере, там книжки читают. Дома был, конечно, определенный «бенц» — что, в самом деле, что и выйдет. Характер у меня настырный, терпение большое, а всегда было все в порядке. Вот так я поступил на русское отделение филологического факультета Ленинградского университета. И страшно радуюсь этому всю оставшуюся жизнь, потому что лучшего русского отделения в то время не было нигде в мире. Это был очень высокий преподавательский уровень. Это было единственное в СССР место, где хранились бережно и ревностно профессорские университетские демократические традиции Петроградского и Петербургского университета. Чтобы преподаватель повысил голос на студента?! Чтобы преподаватель обратился к студенту на «ты»?! Чтобы преподаватель на пять минут опоздал на занятия?! Чтобы седой профессор в дверях не пропустил студентку вперед — это было невозможно! Это была замечательная школа.
Выбор гражданства
— Я много раз в жизни убеждался, что политический пророк я плохой. Я вместе с большинством полагал, что Советский Союз вечен, что на мой век его хватит с избытком… И что жить мне в его границах. Потому что для меня не существовало варианта эмиграции из-за родителей, которые не хотели никуда ехать категорически. А еще по такой причине: я не мог уехать раньше, чем выйдет первая книга. Потому что иначе это означало уехать побежденным, чего я не мог допустить.
Переехал я в Таллин, когда убедился, что нигде больше рассказы мои публиковать не собираются. Даже если б я имел фамилию Романов и был племянником Григория Васильича, первого секретаря Ленинградского обкома. У меня был весь набор отрицательных анкетных данных: беспартийный, разведен, безработный, национальность, модернизм в прозе. Куда ни плюнь — везде минус.
Я полагал, что, если я получил положительный отзыв из Таллинского издательства и там может выйти книга, то посмотрим, что делать, после ее выхода… Затем я думал, что либо уеду за границу любым способом, потому что в процессе издания книги меня уже все достало, либо начну сам себя переводить с русского на эстонский, создав такой поджанр в эстонской литературе. Псевдоперевод, псевдоломаный язык — вот как иностранец как будто с акцентом лупит какие-то рассказы — и найду свою нишу. Потому что я тогда был довольно низкого мнения об эстонской литературе.
А что касается гражданства — это только в перестройку начало чем-то пахнуть! И не верил я, что Союз развалится до самого конца! А когда оно обернулось вот этой независимостью, то… почему я принял эстонское гражданство? Я долго колебался, я тянул аж до 1996 года. Потом уже надо было определяться — туда или сюда.
Я боялся, что за мной опять окажется закрытая на замок дверь, а ключи от замка будут в ЦК.
О писательстве
— Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь, что в каком-то моменте я действительно отличаюсь от большинства пишущих. Я никогда не хотел стать писателем. Я и сейчас не ощущаю себя неким писателем. Для себя внутренне я всегда — с восемнадцати лет — формулировал задачу иначе: я хочу писать книги. Я хотел бы, если никак больше не получится, написать хотя бы одну книгу за всю жизнь, но — хорошую. При этом я — частное лицо. Такой же, как все остальные. Я так же живу, я так же работаю. У меня те же проблемы, у меня никаких льгот. Просто я хочу писать книги. Все!
Если честно, к людям с писательским статусом я всегда относился с неким высокомерным презрением. Вместо того чтобы заниматься делом, они дуют в раскрашенный свисток. И когда я не хотел ехать, некоторые друзья, которые, естественно, уезжали — или в Штаты, или в Германию, или в Израиль, или выходили замуж в Италию, во Францию, — спрашивали, что я здесь делаю. Я отвечал: я хотел бы устроить дела так, чтобы у меня каждый год выходила книга. Может, даже и две. Это — моя форма существования, это для меня — главное. А за границей мы, в сущности, не Нужны. Потому что во Франции надо быть французом, в Англии — англичанином, в России — русским. Ну кто такой русский писатель в Америке, да и кому он нужен, кроме своего эмигрантского круга? То есть мой подход был абсолютно простой.
У меня никогда не было таких мыслей: вот я русский писатель, и потому мне необходимы березки, хаты, соломенные крыши, родина… «Я — русский писатель!» — я никогда не мог формулировать в таких выражениях высокого штиля. Мне представляется, что нормальный человек о себе такого говорить не может.