Богословский, Н. «Я стараюсь оставаться в этом времени»… / Никита Богословский ; беседовал Николай Рудковский // Магілёўскія ведамасці. — 1999. — 6 лiстапада. — С. 4.
Достаточно напомнить только одну строку, скажем, «Шаланды, полные кефали»… — как тут же в памяти возникает мелодия, даже если вы не знаете всех слов песни. Ибо мелодии, вышедшие из-под пера Никиты Богословского, просты, искренни, очень проникновенны. Поэтому запоминаются раз и навсегда. Сколько их лето-перепето, а все новые поколения подхватывают их и несут дальше. Как это случилось с песней про московского извозчика в исполнении ансамбля «Ариель», да и многими другими произведениями. И вот классик приехал к нам на «Золотой шлягер». Простой, доступный, с необыкновенно ясной памятью. И это — в 86 лет!
— Никита Владимирович! Вопрос из области фантастики: представься такая возможность, какой год или день из своей жизни вы хотели бы прожить еще раз?
— Ну, конечно, 22 мая 1913 года. День, когда я появился на свет. А за ним, естественно, и все остальные.
— То есть, вы бы опять стали заниматься тем же?
— Единственное, может быть, я раньше стал бы заниматься литературой.
— Тягу к литературному творчеству вы почувствовали сами, а кто в вас открыл сочинителя музыки?
— Александр Константинович Глазунов — замечательный русский композитор. Наша первая встреча состоялась в 1926 году. Меня, мальчишку, показали знаменитому Мастеру и он разрешил приходить к нему в дом брать уроки композиции. Целых два года длилась эта наука, давшая мне ничуть не меньше, чем последующая учеба в консерватории.
— Говорят, с этим именем связана еще одно знаменательное событие в вашей жизни?
— И вот каким образом. На протяжении многих лет я был президентом общества «СССР — Франция» и периодически наезжал в Париж. Одна такая поездка, это было осенью 1963 года, совпала с акцией перазахоронения останков Глазунова. Он умер в 30-х годах во Франции и был погребен на кладбище под Парижем. На это торжественно-печальное мероприятие собрались работники советского посольства, французские музыканты, различные официальные лица. Самолет, который должен был доставить прах Глазуно- ва в Ленинград, затем отправлялся в Москву, и я попросил нашего посла разрешить вернуться домой этим рейсом. Но он сказал, что назначены встречи с французскими деятелями искусства и я должен на них присутствовать. Пришлось остаться. А назавтра мы все узнали, что самолет на подлете к Москве потерпел катастрофу и разбился…
— А кого из музыкантов вы бы отнесли к самым ярким явлениям XX века?
— В серьезной музыке — это Шостакович. В области песни —Соловьев-Седой, Дунаевский. Жаль, что к их творчеству обращаются сегодня только по случаю каких-то дат. Впрочем, Дунаевский представляет собой абсолютно точный эквивалент своей эпохи.
— А собственное творчество вы соотносите с той или этой эпохой?
— Сравнительно недавно у меня был авторский вечер в концертном зале «Россия» и выяснилось, что мои песни знают и поют не только люди старшего поколения, но и молодежь. Это чрезвычайно приятно. Так что я продолжаю плыть вместе со всеми во времени. Во всяком случае, стараюсь.
— Продолжаете ли вы сочинять музыку?
Сейчас идут репетиции моего сочинения, которое не имеет аналогов в мировой музыке в смысле жанра. Это струнный квартет, состоящий не из трех частей, как принято, а из трех скетчей. Когда вы слушаете эту музыку, вы словно слышите, о чем говорят персонажи, даже фразы отдельные можно без труда восстановить. И все это достигается не какими-то техническими приемами, а средствами музыкальными. Первая баллада называется «Маленькая ночная беседа», затем идет «Колыбельная» и — «Отчетно-выборное собрание членов жилкооператива». Выяснение отношений влюбленными, плач ребенка и песня матери, споры на собрании — все это прозвучит очень понятно и убедительно. Исполнение я доверил молодым ребятам, ибо для маститых это слишком озорное сочинение.
— Ну и по-прежнему вы носите «шляпу», на полях которой делаете свои шутливые записи?
— Я привез с собой только что вышедшую в издательстве «Вагриус» книжку «Заметки на полях шляпы и кое-что еще», а через пару недель увидит свет еще одна под названием «Что было и чего не было».
— Таким образом у вас набирается целое собрание сочинений?
— Да, это будет восьмая книжка. Если вы знаете, у меня есть два романа «Интересное кино» и «Завещание Глинки». Вторая вещь — сатирическая и как я ни гримировал ее персонажей внешне, некоторые мои коллеги по жизненным ситуациям и по чертам характера узнали себя и не всегда при встречах теперь здороваются.
— А можно нашим читателям представить несколько выдержек из вашей новой книжки?
— Пожалуйста. «Обращение к даме: «Как жаль, что я не встретил вас килограмм двадцать назад». «Пристал как банный лист. Если я банный лист, то кто же ты?». «Единственное, что в нем было глубокого — это старость». «Король был голый, зато как была одета королева!». «У него была тьма власти, а стала власть тьмы». Но это уже другая категория шуток, как вы понимаете…
— Вы говорите, много и подолгу бывали за границей. Не наложило ли это отпечаток на ваши вкусы и пристрастия? В том числе, скажем, и гастрономические?
— Стопка водки и бараньи ребрышки на вертеле — лучше этого я ничего не знаю. А за границей мне действительно приходилось много бывать. Даже в Австралии. Все столицы Европы объехал, кроме, правда, Лондона. Много работал с зарубежными коллегами, в частности, с Мишелем Леграном…
— И не завидовали их образу жизни — шикарным автомобилям, роскошным виллам? Или у вас это тоже все есть?
— У меня нет загородной виллы. Я по натуре урбанист и не люблю выезжать на природу. Иногда бываю у друзей на даче, но недолго, и охотно возвращаюсь на асфальт, в свою «высотку» на Котельнической набережной, где у меня неплохая квартира. Автомобиль у меня — отечественная «Волга». Самая главная, однако, гордость не авто, а моя библиотека. Одно из крупнейших частных собраний в Москве. Насчитывает около 12 тысяч томов. Есть уникальные издания 20-х годов. Много в ней книг с дарственными надписями.
— Но если оставить все другие проблемы, вас волнует нынешнее состояние культуры, в частности, музыкальной?
— Конечно, я слежу в меру моих возможностей за всеми процессами, происходящими на эстраде. Вижу, как низко падает ее уровень. Тут ведь вина не только исполнителей, но и зрителя. Уж очень он стал нетребовательным. Отсюда и это уродливое явление, как беззубый тип по имени Шура. Понятие «композитор» тоже стерлось совершенно. Стоит кому-то напеть или насвистеть простенькую мелодию, как толпа холуев, которые чутко все улавливают, пишут инструментовку и все прочее, что новоявленный сочинитель и выдает за свое. Песенку эту сегодня спели, а завтра забыли. Потом, если вы заметили, публика часто хлопает в ладоши не по окончании произведения, а в такт ему во время исполнения. То есть, важно не содержание, а ритм.. Это, я считаю, не имеет прямого отношения к искусству. Скорее, ему можно придать черты некоего промежуточного физиологического качества. Хотя я вовсе не против жанра. Там есть свои прелестные певцы. И что-то из этого, конечно, останется. А что—это уж решит народ. Насильно что-то вбить в человеческие души и в память невозможно…
— В этом плане вы счастливый человек. Ваше творчество до сих пор актуально и востребовано. Восторженный прием зрительного зала — яркое тому подтверждение. Спасибо вам!