Зинькевич, Л. «Памятники ставят не мертвым, а для живущих» / Лариса Зинькевич // Могилевская правда. — 2007. — 11 мая. — С. 15.
Могут ли бетон, гранит и бронза сохранить память о прошлом? Или она живет не в холодном камне, а в душе и сердце? Об этом наш разговор с Владимиром Кононовым.
— То, что произошло в Таллинне, — это современный экстремизм, — уверен могилевский скульптор.- Хотя ситуацию можно было не обострять и двум государствам договориться на политическом уровне о перезахоронении советских солдат. Вандализм против памятников и памяти ведь не вчера начался: еще императоры в Древнем Риме разрушали монументы, созданные их предшественниками. А вспомните, как в России на волне демократии сбрасывали с постамента памятник Дзержинскому. Скульптура, как никакой другой вид искусства, чувствует на себе идеологию, политику, выражает время. Например, отлитая мной в бронзе доска депутатам облсовета пролежала в гардеробе, под охраной милиции, 4 года: в ней вдруг «обнаружили» изображение «креста». Сейчас доска благополучно висит… Вот молодежь теперь практически не знает, кто такой Ленин. Выходит, если государственная идеология объявит Ильича вне истории, надо разрушить его многочисленные монументы? В 60-е годы мы показали свое варварство, уничтожив массу храмов по Беларуси. А сейчас каплицы ставим… Я, например, против того, чтобы на местах древних кладбищ строили жилые районы. Но у нас это происходит. Очень больно смотреть, как разрушаются старинные надгробья на Польском кладбище Могилева. Корни любого вандализма всегда надо искать в себе, мы сами даем к этому повод.
— Но ведь и на территории Буйничского мемориала сейчас гуляют люди, ходят толпы экскурсантов. Хотя на этом поле погибли в июле 41-го тысячи защитников Могилева…
То, что сделано на Буйничском поле, считаю, луушая память для ветеранов и всех живущих. И это не столько памятник, сколько благоустроенное место. Для меня самое главное, что там можно гулять, кругом зелень, чистота, рядом — зоосад, этнографическая деревня с домиками ремесел… Но тех же детишек надо умело в Буйничи возить, увлеченно, не по трафарету, рассказывать о войне. Пусть дети, может, не до конца понимают, кого мы победили и какой ценой, но они почувствуют, что это почитаемое место. И тогда не будет внутреннего отторжения! Я всегда фотографирую ветеранов на Буйничском поле, в День Победы, потом дарю им карточки. Многие ветераны уже мои друзья. Для меня это неповторимое общение, история, память.
— Говорят, война не закончена, пока не захоронен последний солдат, погибший на ней. Поисковики ежегодно находят останки неизвестных героев, устанавливают фамилии. Что, по-вашему, может быть памятником тем, кого возвращают из небытия?
— Я бы давал имена героев домам-новостройкам в микрорайонах. Это самая близкая память: люди будут жить и помнить, чье имя носит их многоэтажка. Памятники не должны благоустраивать пустыри. Порой маленькая мемориальная доска говорит о человеке больше, чем помпезный мемориал. На Могилевщине не увековечена память многих людей, чьи имена и достижения имели мировое значение. Сколько их даладолько одна 3-я могилевская гимназия! Лет 18 назад я ставил в Печерске крест на месте предполагаемого захоронения белорусского писателя и общественного деятеля Дмитрия Жилуновича (Тишки Гартного)|хотелось бы сделать доску Валентину Ермоловичу — очень теплый был человек, с ним связана история любительского театра на Могилевщине. Так и не реализован проект памятника сожженным в войну деревням в Борках Кировского района. Я предлагал областной организации БРСМ провести пленэр и сделать 10 памятных знаков деревням. Молодое поколение ведь не знает войны, а это было бы свежее, оригинальное решение… Памятники ставят не мертвым, а для живущих.
— Не обидно, что находятся люди, которые ваши работы воспринимают как кусок бронзы, который можно выгодно продать перекупщикам цветных металлов? И плевали те молодые вандалы, раскурочившие в прошлом году бюст на могиле Мельникова, и на память об афганской войне, и на ее символы!
— Я просто лишний раз убедился, что война не закончена. Когда наши солдаты воевали в Афганистане, на надгробные памятники погибшим «афганцам» выделяли по одной тысяче еще советских рублей. Сначала я делал бронзовые — их стали снимать, потом поменял на алюминиевые. Когда в очередной раз открывалась дверь моей мастерской и приходила чья-то мать, вдова — я уже знал: сейчас опять скажут, что памятник украли. В конце концов печальная история с бюстом Мельникова, одним из последних, настигла меня. Я ведь никогда за эти работы гонорары не брал… «Афганцев» считают потерянным поколением: провести молодого человека через горнило войны, а потом в мирной жизни не создать ему достойную реабилитацию — это еще большая рана! И я работаю на то, чтоб это не забыли. В начале 90-х я должен был делать памятник погибшим «афганцам» по улице Лазаренко в Могилеве: такой парус-парашют, с натянутыми стропами, внутри — фамилии 120 земляков, не вернувшихся с той войны. Но развалился Союз … Сейчас делаю эскиз памятника погибшим в Афганистане жителям Круглянского района. Очень хочется, чтоб он получился теплым и камерным.
— Думаете, это способно расшевелить, задеть за живое? Ведь проще смотреть по ТВ боевики, где все придумано до последнего персонажа и ситуации, играть в компьютерные «стрелялки»…
— Но ведь и Библию когда-то для неграмотных иллюстрировали картинками. Как это делали, например, мо-гилевские граверы отец и сын Вощанки И это давало человеку не меньше, чем прочитанное: вот Бог, вот ангел… Так и здесь: скульптура — это символ. В ней нет крови, она с трудом соперничаете «войнушками», бессмысленными разборками на экране. Но есть образ, который запоминается, достаточно пройти мимо. Я заметил, как преображаются, например, молодые люди в музее. Это место, где с ними готовы общаться. А задумай музейщики приехать с экспонатами в школу — и это уже будет восприниматься типичной «шабашкой»: мол, хотят рубль заработать. Сейчас в Логойске сделали памятник уничтоженному в войну классу — висит доска, стоят парты и большие стелы с детскими работами, выполненными в витражах. Картинки мирные — уточки, цветочки… Но класс совершенно пустой! Такие работы о многом говорят: можно символ довести до знака.