Поэт грядущего братства // Магілёўскія ведамасці. — 2000. — 19 августа.
В Москве вышла книга избранных произведений нашегс талантливого земляка поэта Александра Мельникова. Скорбно, что этот прекрасно изданный сборник стихов Александр Петрович уже не увидит. В феврале прошлого года после тяжелой болезни он ушел из жизни.
Родился Александр Мельников в деревне с поэтическим названием Васильки, что в Белыничском районе. Получив диплом врача, более тринадцати лет трудился в нашей областной санэпидемстанции. Уже в 1964 году он начал создавать на Могилевщине медицинскую службу радиационной безопасности. Еще до официального сообщения о катастрофе на Чернобыльской АЭС Мельников утром 28 апреля 1986 года первым установил чрезвычайное радиационное неблагополучие на территории Могилева и, как говорится, забил тревогу…
Александр Петрович постоянно работал со всеми пребывающими в нашу область специалистами и экспедициями Института биофизики М3 СССР и других институтов. Вместе с ними он постоянно находился в самых загрязненных радионуклидами местах Могилевщины, вносил пока еще не получивший достойной оценки вклад в организацию мер сохранения здоровья людей. Он ничуть не думал о том, что подвергает опасности здоровье свое. Судьба уготовила Александру Петровичу горькие испытания. Ему пришлось перестрадать трагическую гибель сына Андрея, пережить тревоги за прошедшего страшные дороги «афгана» сына Семена, испытать горе утраты преждевременно ушедшей из жизни жены Галины…
Его стихи о пережитом, выстраданном…
Вот что пишет в статье к изданию избранных произведений члена Союза белорусских писателей Александра Мельникова лауреат международной премии имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, лауреат международной премии имени Андрея Платонова Олег Шестинский:
Умер Александр Мельников. Поэт зоркого виденья. Поэт XXI века. И это не преувеличения. Он будет полностью понят и осознан в те новые десятилетия, когда мы, народ, начнем возвращаться к своим нравственным ценностям и историческим завоеваниям.
Но сначала о том, как странно мы познакомились и странно попрощались на этой земле.
Я работал в Союзе писателей СССР. Однажды сидел у себя в кабинете, погруженный в какие-то важные, неотложные дела. Секретарша доложила: «К вам поэт…» — «Я занят…» — «Он из Могилева…». Путь дальний, и я пригласил его, оговорив, что отвожу ему десять минут.
Вошел коренастый, неторопливый, какой-то весь светлый человек, с круглым, добродушным лицом, черты которого при беглом взгляде казались расплывчатыми. Спокойный, самоуважительный, славянского облика.
«Я собрался вам стихи прочитать…» — «Только этого мне не хватало», — мелькнуло в голове. но памятуя, что гость издалека, предложил прочитать два-три стихотворения.
И вдруг, едва он начал читать, комната словно налилась густым запахом белорусской земли:
Сомкну глаза — и вижу
Вдоль полевых дорог
Желтеющую пижму
И русый хохолок…
Сушили их за хатой.
Где вишен череда.
А уж потом малыш на вырученные деньги «стрелой в сельмаг влетал…».
… И мать троих встречала
У нашего плетня:
Пушкина,
Купалу
И гордого — меня.
И если мы сейчас произносим общие и величавые, торжественные и примелькавшиеся всуе слова о нашей общности, то, пожалуй, символом культурного единства могут стать эти неприхотливые, но образные строки.
Я тогда вскричал: «Ну, ты молодец!». Отставил свои бумаги, и мы отправились ко мне домой (благо, он был рядом) читать Сашины стихи.
Таково было начало — не побоюсь сказать — нашей дружбы.
…А известие о смерти его тоже оказалось для меня мистически-странным.
В Союзе писателей отмечали мой юбилей. Я знал, что Саша должен обязательно прилететь на него из Могилева, хотя он и жаловался последнее время на недомогания.
Сергей Михалков открыл вечер и вежливо-учтиво стал перечислять имена гостей, прибывших на праздник: «…Александр Мельников из Белоруссии».
Я перебил его: «Сергей Владимирович, он еще в самолете… Летит…». — «Мягкой ему посадки в Москве», — пожелал Михалков. А в это время Сашу уже одолевали предсмертные мучения в Могилеве. О, Боже, Боже!
Если бы он был жив, можно было бы оценить книгу «Избранное», произведя разбор ее достоинств и некоторых просчетов. Но его уже с нами нет. И книга превращается в завещание поэта, как нам жить, мыслить, к чему прислониться душой. Я считаю, что эта книга — завещание, обращенное к XXI веку. И в этом национально-общественное значение ее.
Отметим, что книга полна добра, доброжелательности, света, внимания к человеку, и в наше черствое, эгоистическое время —это уже подвиг! Это уже движение против мутных волн взбаламученного моря.
Во-первых, «Избранное» глубоко патриотично. Он, белорус Александр Мельников, писал по- русски. Но весь он, его мышление, заботы, надежды связывались прежде всего с белорусской землей, которая его вырастила. Да и как могло быть иначе!
Конечно, о Васильках
Я, умирая, вздохну.
Конечно, о Васильках,
Где первую встретил весну.
Может быть, строки несколько декларативны. Но вслушайтесь, какой мощной художественной симфонией выплескивается любовь к Белоруссии в других стихах, — любовь не ради красного словца, не для внешнего утверждения себя:
Но До сих пор мне прибавляет
зренья
И черный свет от свежей
борозды,
И белый свет от лемеха
с отвалом,
И синий — от неведомой
звезды.
Что на вершине стога ночевала.
Как символично-прекрасно: любить по-сыновьи Белоруссию и посыновьи жить в стихии русского языка! Это так: тонко, неуловимо, генетически взаимосвязано. Духовное обогащение осуществляется так же, как насыщается природниковый луг святою водой. Во-вторых, его творчество предвосхищает ту выстраданную дружбу, которая не может с новой силой не завязаться между нашими народами и государствами в XXI веке. Вот — еще раз подчеркиваю — предвосхитительность его поэзии.
Я-то, как никто, понимаю его строки:
… пахнет бульбой
белорусской
На Петроградской стороне.
Понимаю потому, что всю блокаду прожил на Петроградской в Ленинграде и цвет, овал, шелуху, дразнящий запах от варки картофеля — той бульбы — запомнился до смерти умирающим блокадникам. Какое блаженство, когда мы, мальчики, насыщались очистками бульбы, подаренной нам сердобольными тетями из столовых.
Александр Мельников видел Россию не американизированной, не шоуменски-приплясыва- ющей, а великой, исторически ничего не растерявшей из своих духовных богатств, определяющей культуры других славянских народов.
И писал об этом по-крупному:
Читает Россия стихи.
Очень хочется ей, чтоб они
Были дети ее, не пасынки.
Чтобы трудно было без них.
Как бывает трудно без хлеба.
А хлеб был для него высшим мерилом труда.
Александр Мельников был взыскательным художником, растущим по-своему, вдумывающимся в каждое слово. И осознающий каждое настоящее слово как самобытность, самовитость, самостоятельность. К этому он шел трудно.
Ах, как раньше писалось!
Сорок сороков слов.
Только три и осталось —
Родина.
Труд.
Любовь.
И все три слова у него были не заемные, а сочиненные им самим, не латунно-гнущиеся, а из того крепкого дерева, которое дышит и стоит веками.
Иногда мы походя, по-детски играючи, вещаем о гуманизме.
А у Мельникова гуманизм был реальностью, живой, по-крестьянски выражался в конкретных стихах о матери. Пусть кто-то не согласится со мной, но поэт, не воспевающий мать, это лишь стихотворец без души.
Нет на свете дороже картин.
Чем лицо в обрамленьи седин.
Живое
Лицо
Матери.
Или вот мать:
…Из сумки достает
Калач,
Завязанный
в платок.
Антоновку и мед.
В этих мелочах быта и есть неустанная материнская забота. Как-то Александр Мельников обмолвился: «Есть зрение души». Вот этим «зрением» он и смог увидеть самое дорогое, что есть, — мать. Душа его нынче спокойна в небесах, потому что он выполнил главное пожелание матери:
И так живи,
сыночек.
Чтоб людям —
честно в очи…
глядеть…
Так он и жил. Сергей Орлов, замечательный поэт, когда-то писал: «… об этом не просто надо писать, надо право иметь сказать». Эти слова целиком относятся к Александру Мельникову. И не как некую метафору воспринимаешь его стихи, а как реальность:
Когда навсегда уйдем.
Забвенье не сладит с нами —
Небо вспомянет дождем.
Земля — цветами.
Его право сказать о Белору- сии «по-орловски» заключалось в том, что он, санитарный врач по профессии, самым непосредственным образом был ввергнут в чернобыльскую трагедию. Не по газетным строкам знал он о ней. Сердцем, душой, умом переживал он ее, и не уменьшалась она в его сознании, как умаляется свет от мерцающей протянувшейся в небе кометы. Кто прочтет равнодушно?
А в пысинском крае,
в Высоком Борке,
Стронций да цезий
в боровике…
Я, как человек, переживший школьником все 900 дней блокады, пронзительно понимаю его беспощадные стихи о Чернобыле.
Вот переселенка. Она в городе («ее почти что силой увезли»). Но душа ее там, на милых ягодных лугах, сожженных радиацией. Она дремлет возле городского фонтана:
Старуха дремлет, слушая
фонтан,
И снится ей — из облака
фонтана
Возрос пропавший без
вести Иван
И вопросил: — Куда
вертаться, Анна?
Бескомпромиссный Александр Мельников отмечал: «Не дай мне Бог умильною строкою свой день итожить…». И он не юлит, переживая бюрократические препоны при оказании помощи чернобыльцам:
Ни крова, ни лекарств.
Высокие посулы…
О, царствие мытарств!
О, преисподней гулы!..
Собственно, беспрестанное нахождение в центре радиации как врача санэпидстанции и укоротило его жизнь, оборвало его никому не подчиненную песню.
Некоторых удивляло, что у Александра Мельникова, поэта- лирика, нет стихов о любви к женщине. Какая-то загадочность в том, — рассуждали иные.
А никакой загадочности нет. Просто нужно глубже вслушаться в живой мир поэта. Он по-редкому цельный поэт, не выставляющий напоказ то, что принадлежит только двоим. Ведь у большинства поэтов любовь на виду, а у него под семью замками своего тайного счастья.
Его стихотворение «Любимая» — высочайшей творческой силы. Оно выявляет сокровенное чувство к женщине — своей единственной в жизни ЗВЕЗДЕ! А иначе он писать не мог, разбрасываясь.
Любовь для него — это «слетевшая звезда», дар жизни, дар Божий, хранительница первобытного огня. А звезда не может быть все время рядом с человеком. Я приведу целиком одно из глубочайших стихотворений о любви русской поэзии.
Любимая
Там человек сгорел
А. Фет
К августу и звезды вызревают.
Промелькнув прощальным
серебром.
Падают они и остывают
В росяных отавах за Днепром.
В тишине, колеблемой водою,
Я замру, один на берегу,
И ко мне слетевшею звездою
Пирамидку веток подожгу.
Позову друзей своих
немногих.
Соберутся, обоймут меня.
Лишь тебя с неведомой дороги
Не дождусь у звездного огня.
Солнце приподнимется
над плесом.
Засверкает утренний простор.
Мы простимся, и никто
не спросит.
От чего зажегся мой костер.
Эту звезду он и любил!
И вот его нет. Но он не в прошлом. Он в будущем. Его еще не оценили. У нас оценивают медленно и нехотя. Но Беларусь еще поклонится ему за творческий и медицинский подвиг. Россия—новая, будущая, светлая — введет его в круг своих славянских светил.
А мне, пока я на земле, все будет чудиться, что самолет летит, скоро он приземлится, и милый Сергей Владимирович Михалков скажет: «А вот и он. Белорусский народ обязательный…».
А завершают эту публикацию две строфы, написанные Александром Мельниковым в конце его непродолжительной жизни.
Поэзия, ты ли ее укрепила.
Душу мою в чернобыльской
мгле.
Иначе — какая тайная сила
Все еще держит меня
на земле?..
* * *
Я уже за себя не боюсь.
Это счастье ничто не
отнимет.
Есть плечо, на которое
обопрусь.
Есть земля, которая примет.
Это — мати моя Беларусь…