Ярощенко, В. Днепровская баллада, или Три года под оккупацией : [воспоминания Е. П. Черняк] / Владимир Ярощенко // Веснiк Магiлёва. — 2016. — 19 октября. — С. 20.
Война — это была трагедия страны, моего народа, моего города Могилева и моей семьи. 1941 год я хорошо помню: мне было уже 10 лет. Немцы обстреливали город, в основном Советскую площадь, мост через Днепр. Разрушили на Советской площади Дом пионеров — до революции это был дворец губернатора, разбомбили церковь на Первомайской, несколько домов. Мы жили в своем доме недалеко от площади Ленина. В огороде выкопали глубокую яму на случай обстрела, бомбежки. Закрыли ее досками и бревнышками. Получился бункер.
Из района Советской площади были слышны стрельба, взрывы. Говорили, что мост через Днепр защищали энкавэдэшники, милиция. На нашей улице жили две семьи сотрудников НКВД. И когда стрельба на Советской утихла, один из них пробежал мимо нас с винтовкой:
— Все погибли, передайте Кларе, что ее муж тоже погиб, — крикнул он моей матери.
Он забежал в свой дом, собрал вещи и побежал к Дебре, в кусты-заросли в сторону Днепра. Больше я его никогда не видела.
Клара осталась одна с дочкой, о ней чуть позже, это совсем другая история…
Постоянно хотелось есть. Чувство голода описать невозможно. Оно преследовало нас все годы оккупации. Мать болела и устроиться на работу не могла. Спасал небольшой огород возле дома и пять кур, которые несли «золотые» яйца.
Немцы по карточкам выдавали по 100 граммов хлеба на каждого. Хпеб был с какой-то шелухой, отрубями, чуть не с опилками, но и это было счастьем. Яйца носили продавать немцам, меняли на хлеб, на все съестное, что они могли дать.
Страшно было идти первый раз. Я была совсем маленькой -чернявая, худая, чем-то похожая на еврейку, так как волосы были волнистыми. Это пугало мать.
Я и две соседки постарше пошли на Первомайскую, к дому №90 возле Дома Советов (сейчас это дом № 42). В этом доме и таких же хороших домах в центре города поселились немцы. Мы подошли к столовой, которая была со стороны проспекта Мира. Нас встретили немцы-повара, смеялись, что-то говорили по-своему. Дали хлеба в обмен на яйца и каждой из нас налили по миске супа. Своих солдат и офицеров они очень хорошо кормили.
Мы ходили по квартирам в этих домах, обменивали яйца на хлеб. Большинство немцев вело себя нормально. Но иногда слышалось грозное: «Вег хинаус, швайне!» (Вон, свиньи!) Тут уже приходилось убегать.
Однажды дверь открыл немец, скорее всего, офицер. Он чуть не расплакался, когда увидел меня, показал фотографию: я была очень похожа на его дочку. Когда он съездил в отпуск в Германию, привез мне оттуда платьице и курточку дочери, хотя и поношенные, но добротные. Мы здесь совсем обносились.
Дети быстро все схватывают. К концу войны я понимала немецкий язык и сносно, на бытовом уровне, разговаривала. В пединституте, куда я поступила, этому не удивлялись: таких первокурсников, прошедших через трагедию оккупации, было много.
ПУБЛИЧНЫЕ КАЗНИ
Немцев мы, естественно, боялись, хотя в городе они вели себя спокойно. Гораздо больше боялись своих, полицаев, потому что они делали всю «грязную» работу — арестовывали, расстреливали, вешали.
Запомнилось, как от облавы убегали двое мужчин-евреев. Пули догнали их на склонах Дебри. Все это на моих глазах. Жутко. Но оказалось, что к смерти тоже привыкаешь, тем более, когда она все время ходит рядом. Очень хотелось выжить!
На Советскую площадь, на казни, жителей никто не сгонял, шли сами, по объявлениям. Читали, что в определенные день и время будут вешать партизан, и шли, чтобы увидеть, нет ли среди обреченных родственников, знакомых…
Был конец апреля 1942 года. Я с соседками пошла на площадь. Партизаны были одеты по-зимнему, в валенках, фуфайках. Стояли на автомобиле, под виселицей. Полицаи затянули веревочные петли на их шеях. Немцы что-то объявляли, пугали… Автомобиль тронулся, двое бедных затрепетали, у третьего веревка оборвалась, и он упал на землю. Полицаи его подняли и опять подвесили.
Из толпы послышалось: «Сволочи!» Матерная ругань мужиков, бабы плакали. Мы в страхе убежали.
В краеведческом музее я видела эту фотографию: двое повешенных, а третий на земле. Фотографировали немцы — у многих из них были фотоаппараты.
СТРАШНАЯ БОМБЕЖКА
Информация была только немецкой: немцы под Москвой, наших бьют везде. Их было много, немцев и техники, автомашин и танков. И их помощников-полицаев. В победу не верилось, могилевчане выживали, как могли, приспосабливались, царило гнетущее настроение. Надежда на победу, на Красную Армию появилась только в 1943 году, кода над Могилевом стали летать советские самолеты-разведчики.
А потом случилось самое страшное, о чем я никому не рассказывала. Молчали и те, кто остался в живых.
Было это где-то в конце мая-1943 года. Ночью город начали бомбить советские самолеты. Мы быстро укрылись в яме-окопе на огороде. Доски и бревна сверху полицаи заставили убрать еще раньше, чтобы там не прятались партизаны.
Самолеты сбросили горящие фонари, стало светло и начался ад: бомбами засыпали город, они, казалось, рвались везде. Одна взорвалась на соседнем огороде, к нам долетело большое бревно. Одни самолеты, отбомбившись, улетали, следом прилетали другие, и так всю ночь.
Мы выжили. Как оказалось, потому, что жили недалеко от центра города. Когда наступил день, выжившие пошли искать родственников. Пошли и мы с матерью — за Дубровенку, к скотному базару, в частный сектор. Шли через центр. Дом Советов был недостроен, там никто не жил. В здании напротив, где сейчас Белорусско-Российский университет, находился немецкий госпиталь. Вокруг площади жили немцы. И в эти дома не попала ни одна бомба.
Но то, что мы увидели в районе скотного базара, потрясло: среди огромных воронок бродили сошедшие с ума люди. Дома были разрушены, торчали остатки бревен, крыш и везде останки человеческих тел — туловища, руки, ноги, головы, кровь. Везде — ужас. Искали живых, откапывали кого-то, но живых не было. Собирали останки родственников, чтобы захоронить. Мы нашли Стаею, двоюродную сестру мамы.
Немцы страшно боялись заразы — тифа, холеры. Нагнали каких-то людей, трупы снесли и за два-три дня всех захоронили. Я не считала, естественно, но только в районе скотного рынка погибших было очень много.
Неопознанные трупы свезли к костелу, уложили с левой стороны от входа. Мы и туда ходили, искали. На всю жизнь запомнилось: голова и туловище молодой девушки — остального тела не было…
Прилетали бомбить и в 43-м, и в 44-м, но уже не так интенсивно. Город превратился в руины, но центр остался цел.
Ночью окна в доме были открыты. Я научилась по звуку моторов различать самолеты: немецкие, наши-разведчики, а когда слышала гул приближающихся советских бомбардировщиков, мы все убегали в яму-окоп. Так делали и все соседи.
Примечание. Массированная бомбардировка Могилева произошла в ночь с 28 на 29 мая 1943 года. Советские бомбардировщики нанесли удар по наиболее крупным соединениям немецко-фашистских сил в Могилеве. Так это подавалось в сводках Совинформбюро и до сих пор подается в исторической литературе. Наши историки-краеведы полагают, что в Могилеве в ту ночь погибло около 250 семей.
В эти же 1943-45 годы англичане и американцы «ковровыми» бомбардировками практически стерли с лица земли немецкие города Дрезден и Гамбург, там погибли сотни тысяч немцев. Это была месть за бомбардировки Лондона, Ковентри и других городов Англии.
ОХ ВЫ. ДЕВКИ! АХ ВЫ…
Безысходность, голод, холод, страх преследовали нас все годы оккупации.
Приспосабливались, кто как мог. Взрослых немцы и полицаи заставляли работать на заводах, фабриках, в мастерских. Работала и Первосоветская городская больница.
Мужчин в городе было мало, все ложилось на плеЧи женщин. Мать часто болела и я, как могла, вела хозяйство: кормила кур, прятала их, копалась в огороде.
Летом 42-го и 43-го по улице Первомайской гуляли немцы. Солдаты и офицеры шли под ручку с нашими девушками. Офицеры гуляли с красивыми девушками, солдаты с теми, кто похуже. Девушки этого не стыдились. Рождались и дети, в основном рыжие.
Одна из соседок-солдаток родила такого. Но в 45-м возвратился муж, которого она уже и ждать перестала. Он избил ее, выгнал из дома вместе с сыном, выбросил ее вещи.
Клара, жена энкавэдэшника, погибшего у моста, была очень статной, красивой. У нее подрастала маленькая дочь. Она устроилась на работу в немецкую столовую, скорее всего, официанткой. Гуляла она с Вальтером, таким же статным и красивым офицером. Он был каким-то начальником, у него был денщик Карл и автомобиль. Клара приносила и показывала красивые пустые бутылки, говорила, что это очень хороший ликер. Иногда приносила нам бутерброды. Голод — не тетка, ели, да еще и благодарили. Таких вкусных бутербродов я и не пробовала, так мне казалось.
В 44-м офицер Вальтер уехал на фронт, куда-то под Кричев. Денщика своего с собой не забрал, оставил в Могилеве. Тот прислуживал Кларке и ее дочке: носил-варил еду, присматривал за ними.
В июне фронт приблизился к Могилеву, близилось освобождение. За несколько дней до освобождения Вальтер на автомашине приехал в Могилев, забрал денщика, Клару, ее дочь, и умчались они в сторону Минска. Для матери Клары места в автомобиле не хватило — Вальтер обещал приехать за ней позже. Но не приехал, сгинул где-то вместе с денщиком, скорее всего, в «котлах» под Минском.
Через некоторое время Клара с дочкой пешком вернулась в Могилев. Устроилась на работу в столовую. И влюбился в нее директор завода. Но не женился, потому что у него были жена и дети. Много лет педряд приезжал он к Кларе, пока не одряхлел.
Я не хочу называть фамилии, имена этих девок. Да и Клара совсем не Клара, звали ее по-другому. Мне жалко их детей и детей жены директора. Вроде, после войны немецких подруг не наказывали, о судебных процессах над ними слышно не было… А быть может, они выполняли секретные задания и выведывали тайны их армии и флота?
Были и другие примеры. Недалеко от нас жила семья Гуцевых: бабушка, дочь и двое ее сыновей. Устроилась мать на работу в немецкий госпиталь, санитаркой, потихоньку крапа у немцев бинты, лекарства и передавала партизанам. Там в госпитале ее и задержали. А днем к их дому подъехал немецкий черный «воронок», схватили бабушку и старшего сына. Младший уцелел: его не было дома, потом он сбежал к родственникам в деревню. Санитарку, ее сына и бабушку немцы и полицаи загубили. После войны младший сын вернулся из деревни, но в 46-м заболел тифом и умер. Семьи Гуцевых не стало. Вечная им память.
Жителей города тиф не щадил. Это болезнь голодных и холодных людей, умирало очень много. Мы чудом выжили в этом оккупационном кошмаре.