Якубовский, В, «Билль» Белоцерковского / Владимир Якубовский // Магілёўскія ведамасці. — 2005. — 23 июля. — С. 12.
— В одном из интервью Валерия Фокина — художественного руководителя Театра имени Мейерхольда — запомнилась фраза: «Театр — хитрый организм. Он может притворяться живым…».
Как это можно прокомментировать применительно к белорусскому театру? Могилевскому?..
— С этим я полностью согласен. Ведь «притворяться» — профессия театра. В том числе и живым, хотя для жизни недостаточно причин и оснований. Сегодня это, считаю, так или иначе можно отнести к любому театру. Наш — не исключение. Возьмите проблему 40-летних в актерских коллективах. И не только ее. Все это очень серьезно ограничивает возможности театра.
Правда, одно утешает: раз может притворяться — значит, еще живет, еще дышит…
— Что может вдохновлять артиста в ролях отрицательных героев? Почему злодеи в спектаклях часто выходят гораздо интереснее и ярче, чем положительные герои?
— Прежде всего потому, что они сами по себе интереснее, колоритней. Положительный герой, во всем правильный, поступающий как надо — это же скука смертельная. Да и актеру гораздо легче создать выразительный образ: берешь наиболее характерную черту — и злодей готов.
Другое дело, что в современной драматургии нет абсолютно положительных и отрицательных героев. Как и в жизни! В людях столько всякого намешано. И, согласитесь, это достойная задача для актера — показать, как твой герой борется с темными силами внутри себя, преодолевает себя…
— Сегодня часто кино и ТВ обвиняют в пропаганде многих социальных язв. А театр может оказаться в этом ряду?
В чем ответственность театра перед обществом? А общества перед театром?..
— Если забыть о предназначение театра, его миссии, то гр вполне может оказаться в этом ряду. Все же я смею надеятся, что он стоит несколько особняком: все-таки у театра несколько иной зритель — активный, ищущий, заряженный на самосовершенствование. В этом ответственности перед конкретным зрителем — и состоит ответственность театра перед обществом.
А общества — перед театром? Думаю, она сегодня велика. Общество должно честно ответить: нужен или не нужен ему театр? А если нужен, то какой? В конце концов, это вопрос цены. За все нужно платить. И вопрос не только в деньгах…
— Слава, признание, популярность… Однозначны ли эти понятия? Зачем они нужны театру, артисту?
— Все эти понятия, на мой ляд, отражают различные стадии успеха у зрителя, продвижения к славе. Тщеславие в театре — полезная черта. Для людей публичных, артистов в том числе, оно — подтверждение их полезности, нужности для общества. То же самое относится к театру в целом.
— Зачем театру гастроли? Что дают они артистам?
— Гастроли — одна из неотъемлемых форм жизни театра. С утилитарной точки зрения — это способ зарабатывания денег, а значит, возможность новых постановок, новых премьер.
Если смотреть шире — творческий обмен, новые впечатления, расширение и умножение артистического потенциала. Но и способность театра организовать, обеспечить гастроли — тоже показатель. В частности, того, живой театр или только притворяется таковым…
— Что важнее для театра: развлечь зрителя, отвлечь от житейских забот или выразить сложность времени, его проблемы? Совместимы ли эти задачи?
— По большому счету, это вопрос к зрителю. Мы уже рассуждали о том, зачем он идет в театр. Из личного опыта знаю: зрители идут общаться с живым артистом, с человеком. Это, по их мнению, в сто раз лучше, чем пассивно наблюдать происходящее на экране…
— А артисты чувствуют реакцию зрителя на происходящее на сцене?
— Конечно! Это для них очень важно. И в рамках, предусмотренных спектаклем, замыслом режиссера, тоже реагируют на это отношение. В этом, может быть, и есть самое главное достоинство театра — в непрерывной обратной связи. Не случайно же ТВ и радио пытаются восполнить свою однобокость: организуют «прямые линии», возможность позвонить в студию, интерактивные опросы…
— Как вы относитесь к спектаклям, у которых короткая сценическая жизнь?
— По-разному. Хороший спектакль — жалко. А про плохой думаешь: зачем его вообще выпускали…
— А разве хорошие спектакли могут безвременно сходить со сцены?
— Сколько угодно! Кстати, как и люди в жизни, раз уж мы согласились с тем, что театр — тоже форма жизни. И так же, как у людей, причины ухода спектакля из жизни разные, порой до боли обидные…
— Зритель в театр приходит разный. Что важнее для вас: то, что их всех объединяет, или их индивидуальность?
— Считаю, что в своих размышлениях об этом артист должен вовремя остановиться. Зритель пришел в театр, пришел с готовностью общаться, желает духовного контакта. Этим сказано все! Моя задача — чтобы это желание у него возникло еще и еще. А будить в нем кого-то, развивать в нем что-то — это уже идеология. И ничего такого я делать не хочу, потому что помните — (Чехов!) — настоящей правды не знает никто. Жизнь мудрее, все расставит на свои места.
— Какие спектакли, роли запомнились больше всего? Что считаете этапным в своей творческой биографии?
— Спектаклей много и ролей тоже. «Берегите белую птицу» — за эту работу в 1972 году в Бресте получил звание лауреата премии Ленинского комсомола Беларуси. Волков его ставил. Там же — роли Буслая в дударевском «Пороге» и Дон-Кихота в инсценировке романа Сервантеса. Обе ставил Дольников.
С Дольниковым же делали и спектакль «Седой аист» по пьесе Василия Ткачева: роль Степана в нем — первая моя роль в Могилеве. Из могилевских спектаклей также считаю для себя важными «Школу шутов», которую ставил Лашицкий (там играл Гальгюта), а также его постановку вместе со Щербанем — «Квартира дождя». Из последних — роль Либеро Боко в спектакле «Слепой, хромой и старая девушка» по пьесе Николаи. И, конечно, недавняя «Очень простая история»… Очень сильно пришлось ломать себя, но было интересно работать.
— Не хотелось бы вернуться к некоторым старым ролям, спектаклям? К Дон-Кихоту, например…
— Нет! Это важная, знаковая для меня роль. Но в брестском спектакле я сказал о нем все, что хотел.
— Ваша пластика, движение на сцене… Приходилось слышать, что очень напоминает некоторые приемы традиционного японского театра. Как вы к нему относитесь?
— Никак. Я очень плохо его знаю. То, о чем вы говорите, входит в программу театрального института. Этому учат, как азбуке. Наверное, входит и сейчас. Правда, незаметно, чтобы что-нибудь путное из этого выходило.
Мне трудно это объяснить. Могу только вспомнить, как на репетиции кто-то из режиссеров, Перепелкин кажется, кричал: «Всем — всем запрещаю махать руками! Только Белоцер-ковскому можно…».
— Как бы вы определили то, что в последние годы происходит в Могилеве: с городом, с людьми? Есть ли в этом «заслуга» театра?
— Перемены, конечно, большие. Главное — люди стали добрее. Помню, когда приехал в 1985 году, был поражен: люди злые, неприветливые, в магазинах, в транспорте слова человеческого не услышишь. Закрытость какая-то бросалась в глаза.
Сейчас все по-другому. Не знаю, может, это в целом по стране ситуация такая? Результат стабильности? Давно уже никуда не выезжал надолго, потому трудно судить. Даже в родном Минске давно не был, в заводских районах, где прошли детство и юность…
Насчет «заслуги» или «вины» театра в переменах? Не хочу и боюсь рассуждать в такой плоскости. Театр — часть жизни, он тоже испытывает ее воздействие. И ставить его над жизнью, даже в угоду кому-то, не могу…
— В каких спектаклях, какие роли хотелось бы еще сыграть?
— Еще пару лет назад не думал над этим. А сегодня, пожалуй, готов сыграть Лира по Шекспиру. Есть такое внутреннее состояние…
Если бы нашелся драматург, который написал бы пьесу «Про меня», я бы хотел ее сыграть. Проиграть на сцене свою жизнь. Хотя, наверно, спорил бы с режиссером без конца. Но сыграл бы!
— 60 лет для артиста: это много или мало?
— И много и мало! Очень сложная гамма чувств, словами не передать. В чем-то страшно, в чем-то приятно, а чего-то боязно… А над всем этим ощущение: «Ну, дотянул — и то хорошо!».
— Существует ли некий закон, извлеченный вами из опыта театральной жизни? Образно говоря, «билль» Белоцерковского?
— Уж и не знаю, «билль» это или не «билль»… Но из всей своей театральной жизни вынес только одно правило. Профессия актера — очень жесткая, более того — жестокая. Она требует абсолютной честности. В отношении к себе и к своей работе. Она не прощает измены, халтуры, подмены профессионализма суррогатом…
Как только интерес в жизни начинаешь искать вне театра, неважно, в чем он состоит, сразу автоматически уходишь из профессии. И главное, что все окружающие это ощущают на себе, скрыть ничего нельзя.
Мне пришлось стоять у этой черты. Ощутить дыхание бездны, которая разверзлась у ноп И цену потери — уход из профессии. Очень важно, что были люди, которые поняли желание уйти от пропасти, сохранить себя в театре. Вовремя подставившие плечо…
У артиста, да и у любого человека, я думаю, всегда стоит проблема выбора. Главное, чтобы, решая ее, он всегда был честен перед собой и не забывал о других.
Бог, считаю, дал человеку способности не в награду, не в личное пользование, а чтобы он принес и передал этот дар другим. Вот и весь закон и театра, и жизни, может быть…